– Нет, не скажи! – Тина покачала головой. – Он умер от ревности. Безысходности. Уходила-то я из дома не одна.

– Ас кем?

– Был человек. Ты его как-то видел. Азарцев. Я у него тогда работала, в косметологической клинике. Помнишь, я тебе говорила?

– Ну да.

– Чарли не любил его. Не рычал, не лаял, о, нет! Просто, когда Азарцев бывал у меня, Чарли лежал в коридоре в углу и не выходил. Никогда не гулял с ним, не брал у него еду. Наверное, чувствовал, что Азарцев меня предаст.

– И что?

– Так и вышло. Когда пришлось сделать выбор, Азарцев выбрал не меня. А я невольно предала Чарли.

– Тина! – сказал Азарцев. – Я теперь знаю, куда тебе надо ехать в первую очередь!

– Куда?

– В клинику неврозов. Если хочешь, я тебя отвезу! И это еще мягко сказано! По-моему, ты того! – Аркадий выразительно постучал по когда-то кудрявой башке. – Сдвинулась на собаке!

Тина усмехнулась.

– Какая же у мужчин простая организация ума! И Азарцев говорил точно так же, как ты: «Сдвинулась на собаке!» Но если собака – единственное существо, которое любит?

– А может, ты просто других-то не замечаешь? – вдруг укоризненно и очень тихо сказал Аркадий.

– Ну что ты мучаешь меня! – заорала вдруг Тина. Лицо ее исказилось, и пена появилась у рта. – Не видишь, что ли, мне плохо, плохо, плохо! Я действительно хочу остаться одна! Я хочу умереть! Или, по крайней мере, закрыть глаза! А ты все сидишь, разглагольствуешь, философствуешь, умничаешь! Уходи! – почти визжала она. – Уходи! Я вас всех ненавижу! Всех-всех! Ненавижу весь свет! И задерни шторы! – Она зарыдала. Аркадий молча встал. Тина лежала на животе, все тело ее сотрясали конвульсии, слезы текли так быстро и сильно, что в момент намочили подушку.

«Истерика, – подумал Барашков. – Черт знает что! Тот мужик, видимо, ее бросил. А она действительно его любила. Как странно. Печально». Неожиданно ему пришло в голову, что он сидит рядом с женщиной, которая плачет оттого, что ее бросил не он, Барашков, а некто другой, и ему это безразлично. Вот что значит старость. Или не старость, а зрелость?

Она наконец затихла.

– Я сейчас уйду, – сказал Аркадий. – Не сердись, проводи меня. Только знай, ты должна лечиться!

Тина повернулась к нему, вытерла ладонями мокрые щеки.

– Прости. Тебе, должно быть, противно на меня смотреть, – сказала она. – Я стала страшная. Злая и страшная. Ужасно, что мне это безразлично. Я не хочу быть ни молодой, ни красивой.

– Ты просто больна. – Барашков взял ее за руку. – Теперь мне это совершенно ясно.

Он был опытным врачом и прекрасно знал, что болезнь редко делает человека прекрасным. Это только в романах Ремарка да Фицджеральда по тенистым аллеям парков гуляют нежные сумасшедшие героини. На самом деле болезнь безобразна, зла, эгоистична. Доброго человека она может сделать безвольным, мямлей; стойкого – злым, эгоистичным тираном; разумного – бессмысленно тупым. Но если человек поправляется, то из болезни он выносит самое главное – опыт, как нужно жить. Потом, правда, часто этот опыт забывается. Но умные люди после глубокой болезни начинают жить так, будто получили в подарок новую драгоценную жизнь.

Барашков продолжил, стараясь, чтобы его слова звучали как можно более убедительно:

– Ты должна поправиться, Тина! Нужно обследоваться. О конце думать рано. Ты многим нужна. По крайней мере мне, твоим родителям, сыну и, наверное, сестре. Но в тебе сейчас говорит не болезнь, а эгоизм, Тина. Подумай об этом. До завтра. Я пошел, завтра позвоню. Обдумаю за вечер, и ты тоже подумай, с чего нам лучше начать обследование. Пока!

– Я сорвалась. – Тина отерла лицо нечистой простыней. – Я провожу тебя! – В голове у нее играл огромный оркестр, предметы перед глазами танцевали медленный вальс, а в груди бились многочисленные крошечные молоточки. «Может, это от голода? – подумала она. – Сейчас он уйдет, и я снова лягу. В шкафу должно быть немного хлеба. Погрызу его, а когда станет легче, выйду на улицу, что-нибудь куплю, масла и сыра, например». Но при упоминании о еде ее затошнило еще больше. – Ну, иди! – Она спустила ноги с постели. Барашков поцеловал ее в щеку и пошел в коридор. Тина прошлепала за ним.

– Звони! – Она постаралась сказать это так, чтобы голос ее не дрожал.

– До завтра? – Аркадий взялся за ручку двери.

– До завтра! – Тина улыбалась, а сама незаметно старалась удержаться за стену.

– Так я позвоню.

Через мгновение, обернувшись уже с лестничной площадки, Аркадий увидел, что стоящая в коридоре Тина как-то странно отклоняется от него назад и со всего маху с остановившимся взглядом падает на спину, ударяясь при этом с глухим стуком головой о пол.

– Тина! – крикнул Аркадий и ринулся назад к ней в квартиру.

На его пальцах быстро высыхала алая кровь, будто покрывая кожу прозрачным красноватым лаком. Кровь была и на полу, под Тининой головой, и на ее светлых незавитых волосах.

– «Скорая»! Да ответьте же, наконец! «Скорая»! Что ж вы там все, заснули?! – Он метался по Тининой квартире в поисках аптечки, но, конечно же, ничего не нашел. «Да ведь она умирает, а я, реаниматолог хренов, даже сделать ничего не могу!» – Он готов был разбить телефон, всю квартиру, весь мир, только чтобы кто-нибудь появился и помог ему снести Тину вниз, туда, где ей можно помочь…

В трубке, наконец, раздалось:

– «Скорая» слушает!

И тут он вдруг понял, что не знает Тинин адрес.

Косметическая клиника доктора Азарцева находилась за городом, в живописном местечке, с краю бывшего когда-то дачного поселка. Места она занимала сравнительно немного: каменный двухэтажный дом под высокой, во французском стиле, крышей с дымоходными трубами от двух каминов и еще одно здание – бывшая небольшая дача с мансардой. Все остальное составляли газон, живая изгородь вдоль забора, металлические ворота с красивой решеткой да аллея, недавно усаженная невысокими еще туями от резной калитки к большому дому. Собственно, клиникой и являлся этот каменный дом.

Вытянутое вперед крыльцо под высоким портиком с обеих сторон продолжалось в широкие террасы, поддерживаемые колоннами. Летом на них должны были отдыхать больные, а сейчас плетеные кресла стояли пустые, низкие столики были перевернуты друг на друга, и охранник уже собирался отправить их зимовать в подвал, чтобы не портились на морозе. Возле самых дверей, на пьедестале под фонарем, стояла обнаженная Афродита, показывая своими гипсовыми формами, к какому совершенству должны стремиться пациентки клиники. Окно Юлиного кабинета располагалось на втором этаже с угла – так, чтобы обозревать подъездные пути к боковому входу, куда привозили и откуда увозили пациентов после операции, и центральную аллею, по которой нужно было идти пешком от калитки до парадной двери. Сейчас Юлия стояла у окна и нервничала. Ждали Азарцева, а его все не было. Но вот его серый автомобиль въехал в ворота. Юлия взглянула на себя в зеркало и спустилась к нему.